Эмиль Офин - Фронт[РИСУНКИ К. ШВЕЦА]
— Все сделаю, как приказываете, товарищ механик, — почтительно ответил Проша.
Мастер доверительно притронулся к руке попутчика.
— Слушай, сынок, я же вижу, какой ты есть человек. Твое место здесь, около железа. Ты подумай да и оставайся с нами. Кто тебя упрекнет? Без машин да без хлебушка фашиста не прижмешь. А если семья, так приедут сюда. У нас на вольном воздухе здоровее, чем в городе.
Попутчик встретил внимательный Надин взгляд, закусил губу. Он долго молчал, потом сказал:
— Показывайте, отец, где этот «Краузе». И токарь ваш пусть с нами идет.
8
Через Шадринск проехали ночью. Это была последняя ночь путешествия. Ровные места кончились. Тракт начал петлять, обходя горы, покрытые лесами, — начинался Урал. Надя, видно, не раз ездила здесь: она уверенно вела машину по ночной дороге, почти не снижая скорости на поворотах, лицо ее было задуллчиво.
Но вот за стеклами промелькнул какой-то железнодорожный переезд, и Надя начала приглядываться к местности. А когда фары осветили очередной километровый столб, она вдруг остановила грузовик. Устало потянувшись, сказала:
— Может, поведешь машину? А я посплю, клонит — сил нет.
Попутчик с готовностью кивнул и вышел из кабины, чтобы обменяться местами. Темная августовская ночь укрыла все вокруг; казалось, в мире не существует ничего, кроме этого куска дороги и километрового столба с цифрой 400. Надя достала из-под сиденья темный суконный жакет, набросила его на плечи и откинулась в угол кабины.
Ровно гудел мотор. Яркие лучи фар выхватывали из тьмы на поворотах то лесную чащу, то обломки скал, нависших над трактом. На небе далеко впереди переливалась зеленоватым светом одинокая звезда; иногда она исчезала, но, как ни петлял тракт, неизменно появлялась вновь: там был запад.
Длинная полосатая жердь шлагбаума перегородила тракт. Из будки вышел человек; в руке у него был фонарь, на плечах погоны сержанта. Он обошел вокруг машины, толкнул торчащие из-под брезента Тимкины ноги и остановился у левой дверцы кабины.
— Каких людей везешь, шофер?
Тимка завозился в кузове под брезентом. Проверив у него документы, сержант поднял фонарь и осветил кабину.
— А там кто еще? Документы прошу. — Сержант не обращал внимания на шофера, его интересовала фигура спящего в углу.
Попутчик сказал:
— Это… экспедитор. Она сопровождает груз. Спросонок Надя оттолкнула руку сержанта так, что
фонарь закачался.
— Что ты, идол, глаза слепишь?
— Идолов здесь нет. Надо соображать, что говорите, гражданка. Ваши документы.
Надя достала бумаги и протянула сержанту. Она запахнула жакет, на борту его блеснул «Знак Почета». Несмотря на то, что разговор этот происходил в предрассветных сумерках, было видно, как молодой сержант смутился.
— Можете следовать…
Рявкнул мотор, шлагбаум остался позади. Дорога опять побежала навстречу; из-за поворота выплыл километровый столб с цифрой 402…
Попутчик покосился на Надю. Теперь она уже не походила на усталого, полусонного человека: она сидела прямая и сильная, обеими руками придерживая на груди борта жакетки, и улыбалась весело и лукаво.
Попутчик, словно спасаясь от внезапно охватившего его чувства, резко увеличил скорость; заметалась под колесами щебенка, сосны по обочинам тракта превратились в сплошные темные стены, нависшие над дорогой скалы проносились со свистом где-то над самой кабиной. Надя молча, добрыми глазами все смотрела на попутчика, и под этим взглядом его худое небритое лицо, освещенное снизу лампочкой, горящей на щитке, постепенно становилось спокойнее. И вот, не отдавая отчета почему, удивляясь и радуясь, он вдруг заговорил о себе.
Впереди блекла одинокая звезда, четче обрисовывались на посветлевшем небе острые верхушки елей, и вот уже вспыхнул край облака над горизонтом, а попутчик все говорил, волнуясь, заново переживая все, что казалось уже мертвым.
Высоко на холме два каменных обелиска, точно часовые, стоят у въезда в город. Здесь прерывается тракт.
В предвечерний час Надя остановила на вершине холма свой запыленный грузовик.
Тимка протянул попутчику сделанную из ружейной гильзы зажигалку.
— Возьми на прощанье.
Попутчик слегка сутулился, как человек, привыкший стоять у станка. Ветер разметал его темные волосы, ворот комбинезона был расстегнут.
— Спасибо, друзья. Может, и встретимся еще, не знаю. Я к новому начальству явлюсь, буду проситься на фронт. Скорее всего меня отпустят.
— Подай кисет, — сказала Надя и значительно посмотрела на Тимку.
Тот с готовностью вынул из-за пазухи бархатный кисет, туго набитый самосадом. Надя передала его попутчику.
— Возьми. Покуришь, вспомнишь нас. Скоро кончится война, Константин. Я слышала, что предлагал тебе мастер в МТС, и я знаю, с твоими руками тебя везде примут. У нас в совхозе ты найдешь работу. И — меня.
Она сказала это спокойно и твердо, только голубые глаза ее потемнели, стали синими.
В наступившем молчании он взял ее загрубевшую руку и долго держал в своей. Потом повернулся и быстрыми шагами пошел к городу,
7
Человек шел по вечернему городу, не глядя по сторонам и не задерживаясь нигде. Только один раз он остановился у газетного киоска, чтобы спросить дорогу. Стемнело. Асфальт перешел в булыжную мостовую, стали все чаще попадаться одноэтажные деревянные Дома. В воздухе запахло гарью и мазутом: улица окончилась у железнодорожного полотна. Человек присел отдохнуть на штабель старых шпал. Издали казалось, будто фонари железнодорожников движутся сами собой; раздавались вскрики паровозов, лязг буферов, на путях стояли копры с углем, цистерны с горючим, длинный состав, нагруженный разбитой техникой: вереница покорёженных орудий, танков, автомобилей—легковых, грузовых, тягачей; при свете станционного фонаря отчетливо виднелась сделанная мелом на бортах платформы надпись: «Металлургический завод».
Человек разглядывал привычные изгибы автомобильных рам и осей, угадывал под смятыми капотами очертания сильных моторов; вот совсем хороший задний мост, вот уцелевший радиатор, а вон там торчит орудийный передок с колесами, обутыми в покрышки.
Мимо медленно полз эшелон — укрытые брезентом боевые машины. Из вагона доносились негромкие переборы баяна, солдаты сидели в дверях, свесив ноги.
Где-то далеко в конце этих тускло поблескивающих рельсов идет бой…
— Гражданин, встаньте.
Свет фонаря ударил в лицо. Человек инстинктивно прикрыл ладонью глаза.
Офицер с красной повязкой на рукаве поднял фонарь выше.
— Документы.
Человек покосился на двух бойцов с автоматами.
— Документов нет. Потерял.
— Почему вы ходите здесь по путям? — жестко спросил офицер и кивнул бойцам — Обыскать!
Человек не сопротивлялся. Сжав зубы, он смотрел на проходящие мимо последние вагоны военного эшелона. Один из бойцов доложил:
— Оружия нет, товарищ старший лейтенант. Кисет с табаком, зажигалка, письмо и какие-то заявления.
— Так. Задержанного доставить в комендатуру. Нас найдете у депо. Выполняйте!
Боец козырнул.
— Идите вперед, гражданин. С этой тропки не сворачивать. Учтите… — И он шевельнул автоматом.
Человек пошел по тропинке. Сбоку, окутываясь клубами пара, надсадно дышал паровоз. Со стуком опустился семафор, зеленый свет сменился красным. Далеко впереди, быстро уменьшаясь, мерцали три фонарика на последнем вагоне уходящего эшелона.
* * *Комната была прокурена до синевы, через нее, хлопая дверями, поминутно проходили люди в военном, оставляя на затоптанном полу грязные следы.
Капитан читал письмо:
«…Из Бугуруслана мне написали, что вы наводите справки о вашей семье. Сообщаю, что дом, в котором проживала ваша семья в Ленинграде, разбомбили в 1941 г. и при этом погибли ваши жена и отец, а дочь Аня была передана в наш детский дом. Позднее мы эвакуировались в г. Петропавловск, откуда я и пишу это письмо.
Ваша Аня — здоровая, веселая девочка. Мы все любим ее. О гибели матери Аня не знает. Рассказывать ей об этом считаю преждевременным; девочка впечатлительна, она все расспрашивает о маме и папе и думает, что ее мать тоже находится на фронте и вы скоро явитесь за ней. Согласитесь, трудно отнять у ребенка такую мечту!
Хорошо бы вам навестить дочь, или хотя бы пришлите ей свою фотографию и, если сумеете, в военной форме.
Желаю всего хорошего.
Директор детдома А. Любимова.
Гор. Петропавловск, 10 авг. 1944 г»..
Капитан отложил письмо и посмотрел на стоящего перед ним человека.
— Присядьте. — Он заглянул в конверт и вытащил оттуда еще два исписанных листка с жирными резолюциями, наложенными красным карандашом поперек текста. — Так… «Начальнику Окружных авторемонтных мастерских тов. Коновалову от механика 3-го цеха Горшкова К. М. Прошу отпустить меня…» Так. Два заявления насчет фронта, и оба раза — отказать. Вы что же, Горшков, сбежали с работы и решили ехать на фронт Самовольно?
